Виктор Раков: «Я расписывал разделочные доски и продавал их в Измайлове»

— Виктор, вы выросли в районе Вешняки. На какой улице жили?

— На улице Яснополянская. Там же неподалеку ходил в школу до пятого класса, пока мы не переехали в Карачарово. А ещё в Вешняковской церкви меня крестили. Мне было года два, не больше. 

— Какими запомнились места, где вы провели детство? 

— Тогда ещё не построили эстакады через железную дорогу, и, учась в школе, мы ходили по переходу в Кусково кататься на лыжах. Часто ходили туда с папой гулять — в усадьбе графа Шереметева постоянно проходили разные интересные тематические выставки. Вместо универсама была хоккейная или футбольная площадка, где мы проводили очень много времени. А учился я в 456-й школе. Иногда, когда проезжаю по Яснополянской улице на машине, думаю о том, как на 1-м этаже школы занимался в хоре. А ещё с удовольствием вспоминаю, как гуляли во дворе. В лапту играли, в «Море волнуется раз», и даже в «Классики» — у меня неплохо получалось! Потом мы съехались с бабушкой и стали жить в трёхкомнатной квартире. Новая школа, новый класс, новые учителя, новые знакомства — все стало другим… 

— Читала, что вы много лет занимались керамикой. Сейчас это увлечение ещё в силе? 

— Все эти развлечения денег стоят — так просто не бросишь (улыбается). Керамикой я начал заниматься в середине 90-х годов. В середине 80-х была живопись. А в середине 70-х — резьба по дереву. 

— Кто вас этому научил? 

— Одно время вдоль дороги там, где мы жили, пилили липы — делали новую развязку. Несколько чурбаков мы с братом отнесли домой. Через год брат нашел резцы и стал работать с деревом. Однажды он даже икону Николая Чудотворца вырезал! А я наблюдал за его работой и потихонечку учился. Наблюдать ведь тоже — очень полезно. Главное — задать импульс. И этот импульс был задан. 

— А что послужило импульсом в занятиях живописью? 

— Брат прекрасно рисовал. Помню, я ещё в школу не ходил, когда начал смотреть за тем, как он рисует, а потом брать листок и пытаться повторить. Сашка любил рыцарей в доспехах рисовать, а у меня было много про индейцев. Потом потихонечку я вдруг перешёл на масло. Я тогда уже в институт поступил. А в середине 80-х, появился новый материал — пластик. Я делал из него украшения для девочек: серёжки, бусы, кулоны. А ещё расписывал в собственное удовольствие разделочные доски и ездил в Измайловский парк, чтобы их продавать. 

— На вернисаже? 

— Да. Я не знаю, каким это место стало сейчас, но тогда вдоль дорожки стояли художники, которые предлагали всякую всячину. Помню, я решил не делать никаких вульгарных нравоучительных надписей или популярных в то время картинок с пивом и раками, а нарисовал вилку. Подошёл к этому очень серьезно, и даже продумал технологию, как нарисовать на доске маслом вилку так, чтобы она выглядела естественно. Учёл всё: даже тени правильные продумал. Народ проходил мимо моей доски в легком недоумении: что это такое? А один человек подошел и сказал: «Ну и что такого — просто вилка»? И давай пальцем ее «двигать». А вилка-то нарисованная! В тот момент я испытал настоящий кайф! (смеётся). Потом у меня купили эту разделочную доску. Обычно их продавали по 5 рублей, а я попросил за неё три… 

— Вы к этому моменту уже служили в театре. А там свои художественные способности не применяли? 

— В 80-х годах у нас открылся буфет. Я решил попробовать рисовать гримом и сделал несколько работ. Это были шаржи на некоторых моих коллег, без претензии, без рамок — просто картинки. Наш администратор, Серёжа Данилян, сделал мне программку и устроил полуофициальное открытие этой выставки. Через некоторое время я подарил коллегам эти карикатуры. 

— Виктор, сколько лет вы работаете в Ленкоме? 

— 31-й год. Больше, чем полжизни. Всё как-то в одну минуту пролетело… 

— Каким вы помните театр времён своей молодости? 

— Тогда, после окончания института, у меня было совсем другое представление о театре. В институте мы учимся мастерству актёра, а не работе в театре, как в некоем цельном организме. То, что я себе придумал, не соответствовало реальности, со всеми сложившимися порядками, устоями и традициями. Но театр — живой организм, и с годами он меняется вместе с тобой. И однажды я понял, что нахожусь на своём месте, и не занимаю ничьё чужое. Когда ты на своём месте — это чудесно, и можно радоваться жизни, успехам друзей и успехам детей. 

— У вас есть самая любимая роль? 

— Нет. Каждая роль — это частичка меня. С кино у меня то же самое: почти все роли нравятся, за редким исключением. 

— А есть роль, от которой бы вы сейчас отказались? 

— Пришло время, когда я больше не хочу играть мерзавцев, подонков и предателей. Я наиграл их довольно много, и, наверное, они мне надоели. Мне кажется, я заслужил право играть положительных героев.